Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Да и сон ли это был? Может, само провидение послало ей старуху, чтобы она разом решила все загадки. Только что увиденное было столь ярко и выпукло, что она могла вспомнить все до мельчайших деталей. Она опять шла по темной улице в мужской одежде, на ней был плащ до пят, но ей было холодно, потому что наступила зима. Она шла и мучилась вопросом: что делать дальше? Улица была безлюдной, а потом Глафира увидела старуху. Она словно появилась ниоткуда. Было скользко, и старуха, боясь упасть, шла осторожно, широко расставляя ноги. Поземка тормошила подол юбки. И палка была при ней, та самая, шишковатая.

Старуха напугала Глафиру, и она замедлила шаг, пусть пройдет или свернет в ближайший проулок, но та никуда не свернула, а как-то вдруг сразу оказалась рядом и приблизила свое изрытое морщинами лицо. Словно гриб-сморчок, вылезший по весне на болоте, обрел два ярких, в красных окаемках глаза, которые уставились на девушку с недоброй усмешкой.

– Ты кто?

– Я бабушка.

Глафира вдруг поняла, что у нее никогда не было бабушек – ни немки, ни русской. Ладно бы, она их не видела въяве, но и разговоров о них не было в прежней ее жизни. Мать никогда не рассказывала, что у нее в Германии остались какие-то родственники, она полностью растворилась в русской жизни. А может, и говорила что-то, но Глафира по малолетству забыла. И со стороны Бутурлиных она не могла вспомнить каких-либо бабушек, на семейных портретах в гостиной большого дома были изображены только молодые лица.

– А чья ты бабушка?

– Я общая бабушка. Я тебе подсказку принесла. Ты все думаешь, думаешь, вопросы задаешь? А ты вопросы не задавай, ты жизнь слушай. Она тебе и подскажет. Жизнь река, и время река, а ты плыви. Но ты девка беспутная и сумасбродная. Ты все против течения норовишь плыть, а потому много сил зря тратишь.

Старуха повернулась и ходко заковыляла прочь. Но здесь уже Глафира догнала ее, схватила за жесткое, как кость, плечо.

– Ты, старая, загадками не говори. Ты толком объясни.

– А что тебе объяснять? Ты и сама знаешь.

И вот уже нет улицы, и нет старухи, а вокруг все та же зима. И Глафира бредет заснеженным полем к далекой лачуге. Ломкое будылье цепляется за платье, вой в ушах, и она знает – волки. Глафире обязательно надо дойти до лачуги, иначе беда. И уже нет сил идти, но оконце, освещенное зажженной лучиной, оказывается рядом. Вместо стекол бычий пузырь. Она стучит в него пальцем. Как в барабан, но ее никто не слышит. И потом голос:

– Степку брось, – голос раздается откуда-то с неба. – Не нужен тебе Степка. С ним каши не сваришь. Ты дева бойкая, тебе дело дали, его и верши.

Глафира осмотрелась, пытаясь понять, где прячется старуха, но увидела только, как кто-то цепкой схватил ее за руку. Было больно и безумно страшно.

– Отпусти, старая! – крикнула она беззвучно и проснулась.

Дождь часто стучал по подоконнику. По листьям жасмина и бузины. Глафира улеглась поудобнее. Боль прошла. А ведь старуха права, пожалуй. Степка ей потому не нужен, что дело с наследством мертвое и ей не нужно освидетельствование личности. И забудем про Степку. А дело… какое дело? Непочатый кошель денег, полученных от Отто Виля, лежит за иконой. В другое место его не спрячешь. Февронья в приступе чистоты раз в неделю все поднимает верх дном. Виль поручил Глафире дело, и она будет его исполнять. За последний месяц она только и успела, что с Бакуниным дружбу свесть. А надобно было ему сразу сказать, так, мол, и так, привет вам от немецких братьев. А те братья-каменщики очень заинтересованы в перемене правления в России. И готовы для осуществления этой задачи дать денег. Виват, Павел! А она, дурища, не сказала об этом раньше, потому что неудобно. А теперь вот такое время подошло, что очень даже удобно.

На задворках сознания опять забрезжила мысль о театре. И поступать надо не в русскую, а в немецкую труппу. Имя прекрасной Гретхен будет ей паролем. А потом она с этой же труппой благополучно пересечет границу. А потом будет искать в Германии свою бабушку. Кто знает, может быть, и мать еще жива.

Но это все потом. Не будем раньше времени плыть против течения. Она завтра же пойдет к Федору Бакунину и скажет, так и так… И про вексель не забыть. Она придет и скажет, ты, мол, делай честно свое дело, а мы, честные немцы, тебя в этом поддержим.

Под эти решительные мысли Глафира стала одеваться.

– Альберт, друг мой! Вы как всегда вовремя! И я вам очень рад. Для начала мы заедем к Нарышкину.

– Ах, Федор Георгиевич, вы правильно ко мне обратились. Я ваш искренний друг. Но сегодня. С вашего позволения, мы поедем к Нарышкину чуть позднее. Не удивляйтесь. Нам предстоит важный разговор. Должен сказать, что в основу наших отношений положены, по крайней мере с моей стороны, положены не только дружба, но и дело.

– Какое? – не понял Бакунин. – Иные говорят, что вертеться в свете тяжкий труд.

Он стоял перед зеркалом и, не доверяя камердинеру, уже третий раз завязывал шейный платок.

– Повремените с туалетом, сядьте.

Тон молодого Шлоса не понравился Бакунину, он иронически усмехнулся, но тем не менее сел напротив гостя.

– Я уполномочен заявить, – важно сказала Глафира, – что нахожусь в полном вашем распоряжении. А подчинение мое касается важных государственных дел. Вы меня понимаете?

– Ни в малейшей степени, – отозвался Бакунин, он все еще не мог понять, серьезен Шлос или шутит, играя многозначительность. – И перестаньте говорить загадками. Что значит – уполномочен? Кем?

Глафира одернула камзол, распрямила плечи, даже напряглась слегка, как перед прыжком. Нечего размазывать, надо сразу брать быка за рога!

– Я знаю, что в столице имеет место быть заговор в пользу великого князя Павла Петровича. Знаю, что вы имеете к этому заговору прямое отношение. Пославшие меня – трезвые люди. От их имени я предлагаю вам денежную помощь в сем предприятии. Смена правительства вещь чрезвычайно хлопотная и сопряжена с большими расходами.

Бакунин смотрел на Глафиру в крайнем изумлении, лицо его побледнело, и крапинки, оставшиеся от оспы, проступили вдруг ярко. «Красив, подлец!» – отметила Глафира, – но тут же, тряхнув для убедительности головой, отогнала от себя крамольные мысли.

– Чушь какая! С чего это вам взбрело в голову? Вот ведь глупости, – сказал наконец он с усилием в голосе.

– Меня уполномочили, – во второй раз повторила Глафира, – передать вам наше предложение. Деньги вам предоставят, как только получат ваше принципиальное согласие. Сам я всего лишь чистый лист бумаги, на котором писала другая рука. Мне велено всего лишь прочитать текст.